На Тихом Дону - Страница 20

— Не можете ли мне отпереть собор? — обратился я к сторожам: — я хотел бы его посмотреть…

— А ты отколь? — довольно сумрачно спросил один из них, шамкая беззубым ртом.

— Я издалека.

— А по какому делу?

— Да вот, заехал поглядеть вашу станицу.

Мой ответ, по-видимому, не удовлетворил старика. Хотя он и ничего не сказал, но вся небольшая, сухопарая фигурка его выразила решительное неудовольствие. Он, не торопясь, надел свои шаровары, сделал цыгарку, покурил, сплевывая на сторону каким-то особенным щеголеватым манером, потом достал ключи и молча пошел из сторожки. Я последовал за ним.

— Вот цепи, смотри, — сказал мой чичероне, отомкнув двери собора.

В соборе было прохладно. Торжественный, глубокий покой чуялся в сосредоточенном безмолвии его. Старая живопись, потемневшие иконы, свидетели глубокой старины, глядели с иконостаса. Цепи с замком, в которые закован был Разин, висели у входа.

Надпись на стене собора в честь войскового атамана Лукьяна Максимова, при котором заложен был самый собор, напомнила мне об его современнике и сопернике — Кондратии Булавине…

Я осмотрел в соборе все бегло, потому что мой чичероне ждал с очевидным нетерпением, когда я уйду. На стене, при входе в собор, висело в рамке краткое описание истории собора и его примечательностей; оно гласило, между прочим, что собор несколько раз погорел. Подальше красовались надписи в честь атаманов Корнилы Яковлева и Лукьяна Максимова. Первый был современник Разина, а второй Булавина; оба они явили одинаковую верность и преданность российским государям во время известных казацких возмущений.

Наконец, я дал посильное даяние моему суровому проводнику, — после чего он несколько «отмяк», — и вышел из собора. В ограде, по-прежнему, играли дети.

— Ну что? видал цепи? — обратились они ко мне, как к старому знакомцу.

— Видел.

— А вот тут он сидел, под колокольней. Тут карты раз нашли и бутылку.

— Какие же карты?

— А в какие он играл.

Я поговорил с ними. Они охотно болтали мне обо всем: где они учатся, какие у них учителя («один добрый, а другой иной раз затрещины дает»), и о том, как у них хорошо весной, когда все потопляет вода и когда из окон можно ловить рыбу.

— Ты бы вот справил себе удочки да ходил бы с нами, — предложили они мне при прощанье.

Я возвратился на квартиру. Самовар уже кипел на столе. Я попросил хозяина принять со мной участие в чаепитии. Вошел тот же черный объемистый человек в одной рубахе и черных шароварах, заправленных в сапоги. Он был раздражен и озабочен.

— Представьте себе, — говорил он, садясь у меня за стол, — какое происшествие: кот, черный, здоровый кот, неизвестно чей (никто из соседей не признается к нему), повадился, представьте, цыплят у меня таскать. За четыре дня — двадцать семь цыплят!

Он особенно подчеркнул голосом это внушительное число и посмотрел выжидательно на меня. Я сочувственно покачал головой.

После этого мы немного помолчали. Затем хозяин осторожно допросил меня, кто я, по какому делу в Черкасске, откуда и проч. И затем разговорились. Хозяин мой, давно исполнявший одну из выборных станичных должностей, оказался человеком, очень хорошо осведомленным с положением дел и в станице, и в областном городе, и притом весьма общительным.

— Да, старина вывелась окончательно, — говорил он не без сожаления: — бывало, одна река сколько нам давала у кого судно было, — верных тысячи две-три в лето! А теперь река лишь разоряет, пользы же никакой не произносит. Пароходы весь заработок отшибли. Пока их не было, мы на своих суднах работали; пришли пароходы, все отобрали!..

— А на рыболовстве как это отразилось? — спросил я.

Мой собеседник лишь махнул рукой:

— Рыболовство теперь ровным счетом ничего не дает! Так, что лишь для себя кому посолить, и то нет ничего! Сейчас все наши рыбалки туда, на взморье, ездят. У нас самый доход теперь — огурцы, яблочки красные, называемые «царские», или помидоры. Только один, можно сказать, источник… Посевами хлеба мало кто занимается, больше в аренду стали сдавать. Казачество, можно сказать, против прежнего произошло в нищету! Не угодно ли, — теперь ежегодно мы станицей затрачиваем по десяти тысяч на справу казакам в полк… Редкий справляется на свой счет. А потом извольте выворачивать эти деньги из его земельного пая, — двадцать лет надо продавать! Да хорошо еще, если жив останется, а хлопот!.. Помер, так и пропали станичные деньги!..

— А прежде на свой счет снаряжались?

— Прежде это, бывало, первый порок, ежели кто обществу задолжает. За порок считалось!.. Справа была добровольная…

— Отчего же теперь так? Беднее стали жить?

— Как можно сравнить! Прежде жили широко! Заработает за лето тысячу-другую рублей, а зиму — всю зиму гуляет! Он не дорожит тем, чтобы осталось, кутит на все… Не хватит, — берет вперед под работу! И всем хватало, у всех были деньги. А теперь в бедственность произошел народ. Сейчас нас одной этой «справой» доняли до того, что казаки стали в мещанство переходить. Придет со службы, явится в правление, возьмет приговор и — до свидания, станичники!.. Диковинное дело, что такое стало! Войны нет, а для нас одно разорение: то одно, то другое подай! К лошадям — приступу нет, дороги! вещи бери у комиссионера, и какие вещи? Сапоги не то, что по грязи, по росе нельзя надеть, сейчас развалятся!..

Мы долго беседовали на эту, уже сделавшуюся обычной, тему. Жалобы на разорение казачества я слышал уже не в первый раз, — это стало общим местом. И если старочеркасский или «низовый» казак, экономическое положение которого, по моим наблюдениям, во много раз лучше, чем верхового казака (напр., медведицкого или хоперского), — если низовый казак находит резонные причины для жалоб на разорение, то верховой казак тем паче должен жаловаться на то же самое, и он, действительно, изливается в сетованиях еще с большим ожесточением и страстностью. Общие причины жалоб — «утеснение» казачества, не только земельное утеснение, зависящее от увеличения народонаселения, но и стеснение во всех других сферах жизни: стеснение со стороны администрации, выражающееся, главным образом, в крайней требовательности по отношению к военной службе: в строгих штрафах за малейшую неисправность второй и третьей очереди, в частых смотрах, учебных сборах (май месяц — время рыбной ловли и наибольшего торгового движения по Дону пропадает для большинства казаков в «майском» ученье), отсутствие доступа к образованию, вызванное закрытием средних учебных заведений, закрытие доступа к посторонним заработкам (напр., частная служба на железных дорогах, пароходах, на заводах и проч.), так как ни один казак не может быть уволен в отпуск из станицы больше, как на месяц, и всякую минуту должен быть готов на случай мобилизации; постоянное вмешательство окружной и войсковой администрации в станичное самоуправление, имеющее не всегда полезный для станицы результат, а всего чаще какое-нибудь отчисление на предмет, от пользы станицы весьма отдаленный. И проч., и проч.