На Тихом Дону - Страница 17

К оглавлению

17

— Ну, а вино?

— А вино будешь давить, еще выгоднее. Тут расчет не в пример лучше! Вот я зимой вино продал по 8 рублей за ведро, а на ведро — хоть какое оно будет вино — больше полтора пуда уж не пойдет… Только наше вино не дойдет до здешнего, до цымлянского: тут послаже будет вино… Земля не та — вот причина…

Я спросил их, практикуется ли у них искусственная переработка почвы, но мои собеседники сначала даже не поняли меня, а потом сообщили, что у них об этом даже и помышления никто не имеет. Уход за виноградом и вообще за садами самый незначительный. Один из моих собеседников (помощник станичного атамана), после некоторого раздумья, заметил:

— А ведь верно: оно годилось бы, кабы мы чего знали… Вон у учителя-то какой виноград, как он удобряет землю-то! Иной совсем разговор… И вино не в пример лучше!.. Ну, конечно, он — человек ученый, из книг все больше вычитывает, а нашему брату где уж там!..

На Дону, на всей обширной территории, нет ни одного не только среднего сельско-хозяйственного учебного заведения, но даже и низшего. Вполне естественно, что приемы выделки вина, не говоря уже о садовой культуре, самого первобытного свойства.

VII
Культурные люди станицы

Лунная ночь. Под шум колес парохода, под журчащий ропот разбегающихся волн, мысль дремлет. Странные грезы теснятся толпой в душу в этом матовом ночном свете, когда луна скрыта за белыми, барашковыми облачками… Кажется, что вот-вот из этих темных, таинственных ущельиц нагорного берега послышится вдруг молодецкий посвист, покажутся удальцы в красных рубахах, легкая лодочка перережет путь нашему «Есаулу» и… «сарынь на кичку»!..

Но вот луна появилась из-за белых облачков, и вдруг оба берега, тесно придвинувшиеся к пароходу и угрюмо до сих пор молчавшие, осветились странным, волшебным блеском. Деревья приветливо стали заглядывать с обрывистого яра на пароход; вода сделалась похожа на зеркало, концы которого потонули где-то далеко, в серебристом тумане. В чутком воздухе зазвенел крик сторожевого гуся и оживил окрестность. Берега опрокинулись в воде, а за ними, там, далеко, в бездонной глубине плыли белые облачка и недвижные звезды. Луна зыбким, вздрагивающим кругом колебалась в воде. И крик лоцмана раздавался как-то особенно бодро; и встречный ветер, казалось, с какою-то особенной лаской веял в лицо…

На верхней площадке, любимом пребывании интеллигентной публики парохода, разговор на этот раз зашел о местном населении, главным образом о той роли, которая приходится на долю станичной интеллигенции. Говорили сначала об офицерах войска, которые ближе всего стоят к населению области, к авторитету которых само население, в лице большинства своих взрослых членов, выносит из военной службы известную привычку и уважение. Эта привычка к начальству, исключительно только военному, настолько укоренилась в сознании казаков, что всякий невоенный чин в их глазах является почти нулем. Но далеко не все офицеры области могут похвалиться серьезным образованием; особенно — старые офицеры. Даже выборные станичные должности (станичного атамана, почетного судьи) редко замещаются ими: казаки ценят на этих местах своего брата — казака или урядника — людей «хозяйственных», самолично несших одинаковый с ними земледельческий труд, одинаковую службу в строю и одинаковую нужду. Младшие поколения офицеров живут в станицах неохотно; вне какой-либо должности, они — отрезанные ломти: народ, в большинстве случаев, небогатый, к земледельческому труду, разумеется, непривычный (а другого труда, кроме чиновничьего, и в наличности не имеется) — они чувствуют себя в захолустной, глухой станице или хуторе в высшей степени тоскливо и не у места. С недавнего времени их материальное положение несколько улучшено: состоящие на льготе офицеры получают жалованье.

Но размеры этого жалования настолько скромны, что офицер, — особенно, если он семейный человек, — неизбежно должен искать «места» и бежать из станицы. Впрочем, станица едва ли много теряет от этого…

Народные учителя… Их культурная роль, пожалуй, могла бы быть в станице и довольно заметной, но они поставлены в такие стеснительные условия, что достаточно одного вздорного доноса для того, чтобы лишить и места, и куска хлеба любого из таких культурных деятелей.

В этом отношении в наиболее выгодных условиях находится духовенство.

И разговор наш сосредоточился всецело на духовенстве, — сначала на культурно-просветительной роли местных пастырей, а затем на всех сторонах пастырского быта. Вопрос был отчасти модный, а отчасти и сам по себе интересный.

Наш собеседник, старый батюшка, защищавший свое сословие, должен все-таки был согласиться со многими доводами своих противников, нарисовавших яркую и не совсем привлекательную картину деятельности местного духовенства.

— Точно, господа, грехов много и на духовенстве нашем, точно… — уныло говорил он. — Положим, и на самом солнце пятна найдутся. А что правда, так вот, что молодое поколение наше больно практично стало. В иных случаях пастырю и не приличествовало бы столь гнаться за наживой… Я сам присяги 62-го года, тогда у нас были иные интересы; спать ложились — Белинского в голова клали… А с нынешним молодым отцом заговори об этом, или смеяться начнет, или замнет разговор. — А скажите, пожалуйста, как у вас насчет треб положение? Сколько деньгами, сколько натурой? — вот вопрос, который он вам задаст на первых же порах знакомства…

— Я сам, батюшка, клерикального происхождения, — заговорил один из собеседников, мировой судья: — отец мой умер заштатным пономарем… Но знаете ли, не могу видеть равнодушно иных патеров… В наших местах есть священник Федоровский, — может быть, знаете? Поступает ко мне от него дело: обвиняет в клевете мать нашего местного учителя, будто бы она распространяла слухи о том, что он берет мзду за метрики с учеников… Вызываю стороны в суд, предлагаю помириться. Батя говорит: «не желаю! пусть извинится…» Подсудимая, с своей стороны, заявляет, что извиняться ей не в чем, все правда. Допрашиваю свидетелей: действительно, оказывается, брал по три рубля за метрики с учеников. Видите? А храпит, что на него клевещут!..

17